Кинокритик Михаил РатгаузВсё очень плохо, но не настолько, чтобы заказывать похоронное бюро

Мы действительно стали чуть ли не первым более-менее крупным СМИ, которое решило рискнуть в этом отношении. Colta существует с 2012 года, и получается, что работаем так уже практически 10 лет. Хотя, конечно, такая форма совершенно не покрывает наших нужд, но боюсь, что эта ситуация общая. Потому что краудфандинг — в принципе только один из костылей, на который может опираться независимое медиа. Причём этот костыль не самый надежный. Плюс всегда очень хорошо, когда есть некая публичная драма, как, например, с телеканалом «Дождь»*. Это всех очень стимулирует дать свои два рубля. В нашем случае это закрытие сайта Openspace, который был до Colta.ru, что было довольно громкой историей. Когда нет такого специального повода, всегда гораздо сложнее. И нас тоже предупреждали, что как только закончится драма, то всё закончится: пластинка не может быть долгоиграющей. Тем не менее она оказалась долгоиграющей, просто в каких то очень умеренных показателях. Но сейчас ещё есть проблема с тем, что увеличивается количество медиа, сильно рассчитывающих на читательскую поддержку.

Естественно, ниша одна и та же и мы её делим с другими медиа, для которых это важно. Плюс, мне кажется, появился такой психологический момент — пожертвования стали очень привычной штукой для аудитории. Сегодня все собирают на всё — на детей, на социально ответственные истории, на экологию. И, с одной стороны, неплохо, что для аудитории это стало более-менее механической операцией, а с другой — стали больше думать, куда потратить свои кровные. И чем больше у тебя таких предложений на рынке, тем труднее сделать выбор в пользу конкретной кнопки.

Полагаю, что рассчитывать по полной не стоит. Может быть, придут какие-то счастливцы и счастливицы из моих коллег и скажут, что им удаётся закрыть бюджет. Но я думаю, что это либо исключение, либо издание окажется совсем микроскопическим. Такая история, конечно, не про нас. Какая-то преданная группа читателей может поддерживать некое small media**, но это скорее запасной вариант.

Честно говоря, не знаю, как к этому относиться. У меня есть по этому поводу уже заезженная пластинка, которую я могу ещё раз поставить. Смысл её в том, что русские люди очень адаптивны. Они приспосабливаются к разным обстоятельствам, разным правительствам. Эта приспосабливаемость в принципе входит в наш менталитет. И поэтому для меня вся история с иноагентством или с Роскомнадзором, который тоже к нам однажды прицепился, — если угодно, игра в русскую рулетку. Это про то, что ты не можешь оставаться в состоянии статики, и тебе приходится прыгать с кочки на кочку, чтобы не рухнуть в болото. Объявление конкретного издания иноагентом в общем-то сильно усложняет жизнь, но это не смертельный приговор.

Естественно. Но важно сказать, что юридически мы больше не СМИ. Мы вышли из реестра медиа много лет назад, предполагая развитие событий такого рода. Поэтому сейчас официально Colta — блог. Как вы знаете, блогеров тоже пытались как-то строить по росту соответствующим образом, что в разы труднее. По-моему, эта конкретная инициатива на глобальном уровне более-менее утихла, возможно, обращают внимание только на суперзвёзд.

Это риторический вопрос. Есть утверждение, что журналистам в России гораздо тяжелее работать и включаются механизмы самоцензуры. И вот это я подтверждаю на 100%. Самоцензуру в определённых границах практикую сам. Сознательно или нет, но чувствую некое давление, своего рода потолок, и было бы враньём говорить, что это не так. При том, что мы, конечно, не занимаемся суперопасными темами, как многие наши коллеги на «Дожде»* или в «Медузе»*. Мы очень редко приближались к политически взрывоопасным зонам, даже ещё в додраконовские времена.

По-настоящему драконовские времена, думаю, наступили в этом году. Хотя подготовка к ним шла после конца протестов, это медленно разворачивающаяся машина. Понятно, что зона [возможностей] уменьшается, сужается как шагреневая кожа. Означает ли это конец профессии? Мне просто не близок такой стиль формулировок. Безусловно, я, как и наше издание, тоже подписал письмо против иноагентства. И там формулировки тоже не самые элегантные. Хотя сейчас не время для элегантности. Но, скажем, выходить в Facebook и кричать: «Господи, в России убивают журналистику!» лично я бы не стал, это моя стилистическая позиция. Но, с другой стороны, за ней представление, что да, конечно, всё плохо. Всё очень плохо, но не настолько, чтобы прямо сейчас заказывать похоронное бюро. По-моему, рановато.

Такая тендеция обозначилась уже давно. Не буду называть имён, но есть те, кто заявляли себя как журналисты с определённой политической позицией. Некоторые уже ушли в корпоративные медиа и прекрасно там существуют. Что касается эмиграции, то хоть это и понятный тренд, но всегда вопрос конкретных судеб, карьер, людей. И здесь масса самых разных факторов, почему они решают уехать. Давление может оказаться только одной из причин. За этим может стоять целый спектр решений, включая семейные вопросы или старые мечты об отъезде, понимаете?

Безусловно, если неуютно существовать. И всё-таки это зависит от большого количества вещей. Например, от того, какой бизнес-рекорд у конкретного журналиста, насколько он сам оказался под ударом или речь только о его медиа.

Если говорить о причинах, это очень частная история, связанная с тем, что Эрнст — продюсер премьерного фильма, и ему приятно. Поэтому он разворачивает машину «Закрытого показа» обратно. А сколько она дальше проживёт — непонятно. Разные версии как раз обсуждались в кулуарах перед эфиром. Возможно, это разовая акция, связанная, конечно, с ностальгической историей (впоследствии выяснилось, что «Закрытый показ» действительно вернулся в эфирную сетку канала. — Ред). Тем не менее, картина получилась правда очень хорошей. К тому же в обсуждении не было никаких «но». Потому что это не тот материал, вокруг которого может возникнуть, что-то подобного рода, он политически абсолютно чист.

Это вопрос с некоторой подковыркой. Мне вообще такое сравнение не кажется хорошим. Мы тут недавно сидели в баре с приятелями — кинокритиком Лёшей Артамоновым и режиссёром Юрием Пивоваром — и пытались вспомнить, было ли в России снято хоть одно мокьюментари (жанр игрового кино, имитирующий документальность. — Ред.). И знаете, втроём не смогли ничего вспомнить. Это говорит о том, что репертуар русского документального кино достаточно ограничен. Документальное кино — вообще настолько зонтичное понятие, там внутри столько всего. Русское документальное кино остановилось и развивает только определённый кусочек от огромного репертуара, что, конечно, очень жалко. В этом смысле могу к оценке Манского присоединиться.

Такие сериалы на Netflix16+ — наследие американского телевидения, на нём подобные проекты делали много лет и очень хорошо, а затем они переехали на стриминги. Речь идёт о том, что это в принципе живая традиция, которой практически не было у нас. Кроме каких-то телевизионных попыток Парфёнова 20-летней давности, ничего не смогу припомнить в похожем ключе. Я задался вопросом, почему русские стриминги, грызущие друг другу горло, не могут ничего подобного возродить. И, мне кажется, они не знают, кому бы это поручить. А ещё нет развитого мускула, который, как в Америке, постоянно работал и продолжает работать.

У вас на фестивале «Территория кино»18+ есть два фильма, которые мне очень нравятся: «Секретарь по идеологии»18+ Юрия Пивоварова и «Катя и Вася идут в школу»18+ Юлии Шведской. Они разные, но оба прекрасные, с непохожим друг на друга режиссёрским зрением. Первый — это, по сути, портрет одного странного молодого человека, но сделанный, по-моему, с большой любовью к его странностям. А второй — про молодых столичных идеалистов, которые отправляются воспитывать молодёжь в правильном и прогрессивном ключе, но впоследствии натыкаются на развал этих своих представлений о том, что можно её воспитать.

Мне кажется, дело в другом. В общем, этой профессии очень трудно живётся. И вот сейчас Всеволод Коршунов из Московской школы кино набрал второй курс кинокритиков — молодых людей. Я у них пару раз читал лекции по истории и пока не смог понять, кто эти ребята. Но сейчас для меня это реально камикадзе, слабо себе представляющие, что их ожидает. Проблема ещё заключается и в том, что сегодня тексты мало кому интересны. Это странно звучит, как старая сказка, но даже люди, работающие в профессии, очень редко читают тексты про кино. Потому что меняются медиа сами по себе. Хотя, с другой стороны. вижу, что для многих молодых людей профессия кинокритика по-прежнему весьма привлекательна, хотя писать у них не всегда получается.

Сразу заметил, что есть как минимум две группы читателей. Одной это интересно потому, что в книге довольно много авторов первого ряда из условно либерального пула — от Шульман до Рогова. Для них сочетание столь спекулятивной темы и подобных имён выглядит притягательно. Я знал, что этот ход сработает, хотя, например, в процессе работы издатель съел мне полголовы, убеждая в обратном. Но всё получилось, и первый тираж мы продали меньше чем за полтора месяца.

А со второй группой я столкнулся дважды. Однажды — в ресторане, куда принёс издание в подарок своей приятельнице. Совершенно незнакомая девушка проходила мимо, увидела книгу на столе и неожиданно спросила, о чём она. Это меня, конечно, поразило — обычный прохожий, который не знает ничего и видит только обложку. Впоследствии мы провели на Colta конкурс про будущее, и выяснилось, насколько эта тема интересует молодых людей. Объяснение этому очень простое. Тема будущего действительно витает в воздухе. К тому же всё обострено экономическими разрывами по всему миру. И когда какие-то благополучные времена заканчиваются, а они завершились в 2008 году с [мировым] финансовым кризисом, люди пытаются убежать из современности куда-то в прошлое или в будущее. То есть хотя бы теоретически представить себе другую возможность жизни. Ну и плюс для молодых людей сейчас весьма важно, что этот мир возможно как-то изменить. Поэтому книга с таким названием, мне кажется, попадает в это желание.

Если коротко, нет. В книге есть текст философа Михаила Маяцкого «А может быть, всё будет наоборот (и по-разному)», который мне дорог. Его смысл заключается в том, что мы будем жить в мире, который нельзя описать хотя бы примерно в каких-то единообразных формулах. То с чем мы сталкиваемся, — масштабное расслоение всего. Например, кино превратилось в зону, которую невозможно охватить. Начинается расслоение всего на своего рода ниши, подниши и так далее. И по прогнозу автора такое разнообразие станет по сути бесконечным. Его предсказание кажется мне очень убедительным и правдоподобным просто потому, что я вижу, с какой скоростью идет процесс почкования всего. Не могу сказать, что счастлив от этого, я всё-таки приверженец универсалистских вещей, чтобы была возможность разговаривать с другим на одном языке. Поэтому такой прогноз вызывает у меня страх.

О книге выходила какая-то публикация на сайте РИА ФАН (издание связывают с бизнесменом Евгением Пригожиным. — Ред), но это просто их работа. Мне лично ничего не прилетало, а самим фондом уже интересовались несколько лет назад.

Думаю, ренессанс был 10 лет назад, а сейчас скорее статус-кво. Причём интерес к документальному кино происходил на международном уровне, это не было специфически русским явлением. Сейчас никакой динамики не вижу, вероятно, даже некое убывание.

Мечта. Потому что очень мало документального кино, которое умеет мечтать. А мечта — это очень важная движущая сила.

Это одно и то же. Есть довольно много картин, в том числе крупных и мейнстримных, которые работают на мечту. Документальное кино не всегда умеет этими материями заниматься. Поэтому фильм «Катя и Вася идут в школу» такой классный, он попадает в нерв мечты. И вот почему сейчас аудитории гораздо интереснее какие-то зрелища. Речь не о Голливуде, а, к примеру, о той же самой «Аннетт»18+ (фильм-обладатель «Золотой пальмовой ветви» в 2021 году за лучшую режиссуру. — Ред.). Это производство иллюзии, грёз, не имеющих отношения к реальности, именно поэтому они так захватывают. А документальное кино, к сожалению, очень плотно привязано к земле. И в этом, мне кажется, его слабое место.