Поэт Лёха НиконовВ интернете, тюрьме, борделе хорошие стихи будут стихами, это отличает их от плохих.

Прохожие с удивлением разглядывают собравшихся у входа в арт-пространство «Ворота»: сумка Sex Pistols, майка «Агаты Кристи» и очень много татуировок. Мимо проходит Алексей Никонов, одетый в пиджак, и с улыбкой пожимает руки всем желающим.
Первые ряды заняты, в руках у многих новая книга. В «Собрание сочинений» вошли лучшие стихи Никонова за двадцать лет творческой деятельности. Перед ровными рядами стульев находится трибуна, накрытая тканью. Когда Лёха выйдет на сцену, свободных мест не будет, и еще с десяток зрителей будут до конца вечера слушать стихи стоя.
Лёха появляется, решительным шагом направляется к трибуне и сразу же начинает читать: «Вот и я. И поезд громыхает». Строчки звучат напористо и громко, Никонов размахивает руками, бросается к стенам, бьет по ним ладонью, снижает голос и тягучим шепотом произносит слова. Между стихами короткие паузы, за которые зрители успевают подарить поэту аплодисменты. При упоминании балтийского ветра на лицах мелькают улыбки.

Никонов, чьи порой противоречивые и всегда резкие стихи определенно не рассчитаны на массового зрителя, отлично работает со своим залом. Он топает в нужную паузу, театрально подбрасывает вверх листы со стихами, непредсказуемо меняет интонацию:  отчаянный крик, вызывающий дрожь, сменяют озлобленный рык сквозь зубы, а после – нарочито растянутые томные фразы. В середине выступления Лёха со скромной улыбкой оглядывает зал, потом читает новые стихи, отвечает на вопросы, и вновь переходит на крик: «Не верю я ночным звонкам, биению сердец, любви все ночи напролет, газетам, дуракам и телевизору, что врет».

Интервью мы берем в совсем маленьком техническом помещении. На полу разбросаны листы бумаги со стихами. Организаторы встречи говорят мне не беспокоиться и смело наступать. Лёха просит угостить его сигаретой и очень много улыбается.

- Вы писали: «Я прожил больше, чем полагается честному человеку». Насколько поэт должен быть честным в своих стихах?
- Насколько он сам себе это позволяет. Здесь нет никаких рамок, у поэта их в принципе не может быть, иначе он вовсе не поэт.

- Как вы открыли себя читателю?
- Писал дома каждый вечер. Около трех лет, грубо говоря, с девятнадцати и до двадцати одного года. Ничего у меня не получалось, выходила ерунда какая-то. И в одну ночь я просто написал стих, когда шел домой по городу, и понял, что это стихотворение, а не что-то левое. Это было «Не Рим, не Троя», оно у меня первое в сборнике «Нехардкор» стоит.

- Хардкор, панк, ди-ай-вай, которые еще лет пять назад были достаточно закрытой как сценой, так и тусовкой, сегодня, кажется, перестали такими быть.
- Я сомневаюсь. На самом деле, настоящая хардкор-тусовка не открыта. Есть группы, которые мало кто знает, но они играют, развиваются. Вы когда-нибудь слышали группу «Угроза примером»? Отличная группа на самом деле. Я думаю, хардкор-сцена не нуждается в рекламе.

- При этом и ваши стихи, и «Последние танки в Париже» весьма органично попали в моду на постпанк. На вас приходит новая, молодая публика. Вы это замечаете?
- Кстати, нет. Я на сцене мало что замечаю. Вижу, что народ в зале есть, и это хорошо. Если людям нравится, я только за.

- Чем закончился инцидент на чтении в Ярославле, когда к вам на сцену вышел молодой человек?
- А, этот-то. Ну, вышел и вышел. И ушел. Кстати, это видео, которое висит в социальных сетях, оно не полное. Я ушел, он что-то не членораздельное людям говорил, потом сами зрители увели его. Это нормально, я поэт демократический, к таким инцидентам на своих концертах привык.

- Что вам пишут поклонники в социальных сетях?
- В основном мне присылают свои стихи, на рецензию. Редко что-то отвечаю, я не литературный критик. Но читаю почти все, я же поэт, нахожусь в живом процессе, вынужден следить. Если нравится, сразу же пишу. Но такое было два раза. В июне буду сидеть в жюри, смотреть на поэтов. Это интересно, только сомневаюсь, что смогу кого-то судить.

- Вы как-то говорили, что поэзия будет устной и должна быть устной.
- Я от этого уже отказался, если честно. «ВКонтакте» показало, что это не так. Сейчас стихи не слушают, как еще лет пять назад, а читают с монитора. И поэтому письменная речь, наконец-то, становится более адекватной.

- Изменился ли язык сетевой поэзии?
- Последнее время поэты стали следить за рифмой, в чем я вижу принципиальное отличие. Немножко подросла эта сетевая поэзия, как ты ее называешь. Она, конечно, не выросла, она еще бегает в трусах, и трусы эти, между нами говоря, обделанные, и постирать бы не мешало.

- И ей есть, куда расти в интернете?
- Всегда есть, куда расти: в жизни, в интернете, на кухне, в отношениях, в литературе.

- Вас назвали «русским Чарльзом Буковски». Как вам такое сравнение?
- Я все же больше поэт, а он – автор хорошей прозы. Это сравнение меня не удивляет, понимаю, о чем оно. Пусть называют как хотят. Главное, чтобы я сам себя устраивал.

- Как понимаете, что вас устраивает написанное стихотворение, что вы хотите показать его зрителю?
- Мне на зрителя все равно, когда я пишу, я не думаю о зрителе, мне похрену. Решаю, показывать то или иное стихотворение, непосредственно перед чтением. Смотри (Лёха Никонов кивает на листы у нас под ногами. - Прим. ред.), сколько я выкинул стихов ненужных, которые читать не буду. Мне сегодня они кажутся фигней, а через год я подумаю: неплохие были стихи. И так происходит в каждом городе, я выкидываю стихи, которые не могу читать из-за внутреннего состояния. Но так как у меня их много, могу себе позволить такого рода стратегию.

- Когда пишите, думаете, как стихи лягут на слух?

- Раньше думал, когда писал свой второй сборник, «Технику быстрого письма», а сейчас нет. Стихи по-любому будут звучать, если это стихи. В интернете, в туалете, в музее, в публичном доме, на корабле, в тюрьме, на улице хорошие стихи будут звучать как стихи. Именно это отличает их от плохих.



Фото: Егор Сачко