На своей полкеИнтервью с режиссером театра SounDrama Владимиром Панковым

Скорее на звуке, если вдаваться в терминологию, то мы можем по-разному понимать, что такое музыка. Перформанс Джона Кейджа «433» — тоже музыка (во время перформанса музыкант исполняет произведение, которое полностью состоит из тишины). Когда я окончил курс Олега Львовича Кудряшова, то нигде не встретил такой модели театра, которой меня учили. У меня был выбор: либо идти в психологический театр, либо в мюзиклы, которые я не очень понимаю. Я могу двигаться, петь, играть в драме… Простите, что так много «я», просто так повезло. В одной из этих областей мне становится скучно. И после выпуска я понял, что надо было либо менять себя, прогибаться, либо делать то, чему учил профессор. Мы собрались музыкантами — я, Сергей Родников, Володя Кудрявцев, Володя Немиров — и создали «Пан квартет». Начали писать музыку к спектаклям, кино и сериалам. Из нашей четверки вырастал театр, и все завертелось — появился организм, который не похож ни на что другое.

Когда мы 15 лет назад сделали спектакль, тенденции такой еще не было, это сейчас практически все занимаются музыкальным театром. И критика тогда промолчала. Не могла понять, что это: радиоспектакль или мюзикл. Сейчас я вижу почти в каждом спектакле задействованные микрофонные стойки, и слава Богу.

Почему бы нет, меня это не коробит. Людям важно понять, на какой полке ты лежишь. Нас кладут на полку мюзикла. Но в SounDrama мы жонглируем жанрами: из оперы приходим в мюзикл, из него в психологический театр или совершенно авангардную музыку. Для нас важно использовать все направления театра. Назвались мы SounDrama, чтобы лежать на своей полке. А там уже жанр, не жанр — время покажет. Больше 10 лет мы существуем на разных площадках: от андеграундных до репертуарных театров. Пробовали даже антрепризы. Мне было интересно посмотреть, как наше направление может развиваться и преломляться. И оно везде живет, работает. Когда нам дали «Золотую маску» в номинации мюзикл…

А я считаю — наоборот. Нас признали как отдельное явление. Жалко, вы уже не увидите этот спектакль — «Машина» с Валерием Гаркалиным. Если посмотрите видео­запись, то скажете: ничего себе мюзикл! Там у нас по пьесе Клавдиева, которому палец в рот не клади, он весь построен на мате. Мат там не просто так. Не для того, чтобы удивить разрушением стереотипов или показать, какая у нас вседозволенность. У нас поэтическая форма, а не вседозволенность, которой в театре стало много. Я не говорю, что нельзя ругаться матом, должна быть грань, самоцензура.

Согласен. Но я считаю: если тебе мат необходим, обоснуй это, отвечай за свой театр, как, например, ответил Мейерхольд. Но я не знаю, что нужно сделать, чтобы у каждого был свой внутренний ценз.

Мюзикл, который вырос в США, возведен в рамки туристического национального бизнеса. Гнаться бессмысленно. У нас существовал Таиров, Вахтангов, которые репетировали по музыкальной партитуре. Мюзикл — это шоу, способ развлечения, русский театр более глубинный. Мне кажется, что, по закону жанра, SounDrama как явление должна умереть, чтобы стало понятно, что это другой язык.

Да это не я! Все это было до меня, посмотрите хотя бы на Таирова. Традиция существовала, мы ее развиваем, делая свой театр. Когда вышел спектакль «Переход», я очень расстраивался, был максималистом, с тенденцией к идеализму: все должно получиться сразу, и все сразу должны меня понять. Это естественная черта, присущая каждому человеку. Сейчас у меня все иначе, я больше иронизирую. Наверное, понял, что сейчас время такое. Заметили тенденцию в современном искусстве — все стали такие концептуальные! Потеряли чувство самоиронии. Кругом — концепт.

Нельзя обобщать. Кто-то сделает долгий план на собаке, и ты скажешь — гениально! Это все заложено в сердце и душе. Ты художник, я художник, мы оба делаем работу, которую любим. Тогда мы можем, уважая друг друга, немного посмеяться над собой.

У нас сформировался собственный язык. И его понимает зритель, это очень важно. Всегда должны быть подпорки для зрителя, как бы ты ни экспериментировал.

Я буду жить и работать, пока не появится. С другой стороны, я очень этого боюсь. Появится — и дальше что?

В этом опасность. Двадцать лет назад я плотно занимался музыкой, джазовый музыкант Сережа Старостин привез кассетную портостудию на четыре дорожки, на которой можно было сводить сразу четыре трека. Тогда я работал как вол, потому что понимал, что это чудо техники мне надо отдать через три дня. Когда я заработал свои первые деньги на концертах «Пан квартета» в Париже, я купил свою восьмиканальную портостудию. Тогда я поймал себя на мысли, что могу поработать и завтра. К тому же я боюсь стать заложником туалетной бумаги и других дел.

Понятно, но есть риск. С другой стороны, вокруг меня есть люди, которые хотят играть. Сейчас мы выживаем за счет совместных проектов. Если меня театр приглашает ставить, то я говорю, что возьму с собой, например, трех артистов и музыкантов. Не все театры на это идут. У меня замечательные артисты, и я не могу всех задействовать. Начинаю терять людей с годами, особенно стариков, с которыми начинал. Я их понимаю, они не молодеют, у них есть семьи — они не могут ждать меня. Здесь поможет только терпение и вера. И еще друзья.